Неточные совпадения
— Я нахожу, что ты прав отчасти. Разногласие наше заключается в том, что ты ставишь двигателем личный интерес, а я полагаю, что интерес общего блага должен быть у всякого человека, стоящего на известной степени образования. Может быть, ты и прав, что желательнее была бы заинтересованная материально деятельность. Вообще ты натура слишком ргіmesautière, [импульсивная,] как
говорят Французы; ты хочешь страстной, энергической деятельности или ничего.
— Но в том и вопрос, — перебил своим басом Песцов, который всегда торопился
говорить и, казалось, всегда всю душу полагал на то, о чем он
говорил, — в чем полагать высшее развитие? Англичане,
Французы, Немцы — кто стоит на высшей степени развития? Кто будет национализовать один другого? Мы видим, что Рейн офранцузился, а Немцы не ниже стоят! — кричал он. — Тут есть другой закон!
Я знаю свои аппетиты, как
говорят французы.
Лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват, волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер «черт меня побери», как
говорят французы, — волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие.
Француз или немец век не смекнет и не поймет всех его особенностей и различий; он почти тем же голосом и тем же языком станет
говорить и с миллионщиком, и с мелким табачным торгашом, хотя, конечно, в душе поподличает в меру перед первым.
Народу было пропасть, и в кавалерах не было недостатка; штатские более теснились вдоль стен, но военные танцевали усердно, особенно один из них, который прожил недель шесть в Париже, где он выучился разным залихватским восклицаньям вроде: «Zut», «Ah fichtrrre», «Pst, pst, mon bibi» [«Зют», «Черт возьми», «Пст, пст, моя крошка» (фр.).] и т.п. Он произносил их в совершенстве, с настоящим парижским шиком,и в то же время
говорил «si j’aurais» вместо «si j’avais», [Неправильное употребление условного наклонения вместо прошедшего: «если б я имел» (фр.).] «absolument» [Безусловно (фр.).] в смысле: «непременно», словом, выражался на том великорусско-французском наречии, над которым так смеются
французы, когда они не имеют нужды уверять нашу братью, что мы
говорим на их языке, как ангелы, «comme des anges».
— Ты бы не узнал его, он теперь солидный и даже пробует
говорить баритоном. Дубовой клепкой торгует с
французами, с испанцами, катается по Европе и ужасно много ест. Весной он был тут, а сейчас в Дижоне.
— Думаешь: немецкие эсдеки помешают? Конечно, они — сила. Да ведь не одни немцы воевать-то хотят… а и
французы и мы… Демократия, — сказал он, усмехаясь. — Помнишь, мы с тобой
говорили о демократии?
— Люблю есть, —
говорила она с набитым ртом. —
Французы не едят, они — фокусничают. У них везде фокусы: в костюмах, стихах, в любви.
«Излишне велика, купечески здорова, — с досадой отмечал Самгин; досаду сменило удовлетворение тем, что он видит недостатки этой женщины. — И платье безвкусно», — добавил он,
говоря: — Ты отлично вооружилась для побед над
французами.
— Странный тип! Такой… дикий. И мрачно озлоблен. Злость тоже должна быть веселой.
Французы умеют злиться весело. Простите, что я так
говорю обо всем… я очень впечатлителен. Но — его тетушка великолепна! Какая фигура, походка! И эти золотые глаза! Валькирия, Брунгильда…
Но Ермаков, после того, церковь строить запретил, а, достроив дом, отдал его, на смех людям, под неприличное заведение, под мэзон пюблик [Публичный дом (франц.).], как
говорят французы из деликатности.
—
Французы всегда
говорят о войне, — уверенно ответила она и, усмехаясь, вплетая пальцы свои в сухие пальцы Самгина, объяснила: — Очень много адвокатов, а ваше ремесло нападать, защищать. А у
француза, кроме обычной клиентуры, еще бель Франс, патри… [Прекрасная Франция, отечество… (франц.)]
— С
французом, с Шарлем укатила! Того вдруг вызвали в Петербург зачем-то. Ну, вот и она… «Меня,
говорит, кстати проводит до Москвы monsieur Charles». И как схитрила: «Хочу,
говорит, повидаться с родными в Москве», и выманила у мужа вид для свободного проживания.
— Некогда; вот в прошлом месяце попались мне два немецких тома — Фукидид и Тацит. Немцы и того и другого чуть наизнанку не выворотили. Знаешь, и у меня терпения не хватило уследить за мелочью. Я зарылся, — а ей,
говорит она, «тошно смотреть на меня»! Вот хоть бы ты зашел. Спасибо, еще
француз Шарль не забывает… Болтун веселый — ей и не скучно!
— Это
француз, учитель, товарищ мужа: они там сидят, читают вместе до глубокой ночи… Чем я тут виновата? А по городу бог знает что
говорят… будто я… будто мы…
— Он
говорит Dolgorowky, а не Коровкин, — пояснил он мне. — Знаете,
французы в «Journal des Debats» часто коверкают русские фамилии…
«Мы виноваты, что не можем
говорить с вами, — сказали они чрез молодого
француза.
Но
говорят и пишут, между прочим американец Вилькс,
француз Малля (Mallat), что здесь нет отелей; что иностранцы, после 11-ти часов, удаляются из города, который на ночь запирается, что остановиться негде, но что зато все гостеприимны и всякий дом к вашим услугам. Это заставляет задумываться: где же остановиться, чтоб не быть обязанным никому? есть ли необходимые для путешественника удобства?
Тип
француза не исчез в нем: черты, оклад лица ясно
говорили о его происхождении, но в походке, в движениях уж поселилась не то что флегма, а какая-то принужденность.
«Что они здесь делают, эти
французы? — думал я, идучи в отель, — епископ
говорит, что приехал лечиться от приливов крови в голове: в Нинпо,
говорит, жарко; как будто в Маниле холоднее! А молодой все ездит по окрестным пуэбло по каким-то делам…»
Говорят, у
французов делают презервы лучше: не знаю.
По приезде адмирала епископ сделал ему визит. Его сопровождала свита из четырех миссионеров, из которых двое были испанские монахи, один
француз и один китаец, учившийся в знаменитом римском училище пропаганды. Он сохранял свой китайский костюм, чтоб свободнее ездить по Китаю для сношений с тамошними христианами и для обращения новых. Все они завтракали у нас; разговор с епископом, итальянцем, происходил на французском языке, а с китайцем отец Аввакум
говорил по-латыни.
Это был какой-то господин или, лучше сказать, известного сорта русский джентльмен, лет уже не молодых, «qui frisait la cinquantaine», [«под пятьдесят» (фр.).] как
говорят французы, с не очень сильною проседью в темных, довольно длинных и густых еще волосах и в стриженой бородке клином.
— Какой вздор, и все это вздор, — бормотал он. — Я действительно, может быть,
говорил когда-то… только не вам. Мне самому
говорили. Я это в Париже слышал, от одного
француза, что будто бы у нас в Четьи-Минеи это за обедней читают… Это очень ученый человек, который специально изучал статистику России… долго жил в России… Я сам Четьи-Минеи не читал… да и не стану читать… Мало ли что болтается за обедом?.. Мы тогда обедали…
— А почем я знаю, про какого? Теперь у них до вечера крику будет. Я люблю расшевелить дураков во всех слоях общества. Вот и еще стоит олух, вот этот мужик. Заметь себе,
говорят: «Ничего нет глупее глупого
француза», но и русская физиономия выдает себя. Ну не написано ль у этого на лице, что он дурак, вот у этого мужика, а?
Семейство его,
говорил он, было родом из Канады; точно, в Канаде чуть ли не половину населения составляют потомки французских колонистов; его семейство из них-то и было, потому-то и фамилия у него была французского фасона, да и лицом он походил все-таки скорее на
француза, чем на англичанина или янки.
— Проклятый басурман, — проворчал Спицын, закутываясь в одеяло. — Нужно ему было свечку тушить. Ему же хуже. Я спать не могу без огня. — Мусье, мусье, — продолжал он, — же ве авек ву парле. [Я хочу с вами
говорить (фр.).] — Но
француз не отвечал и вскоре захрапел.
«Межемерия, межемерия!» —
говорят мужики с тем видом, с которым в 12 году
говорили: «
Француз,
француз!» Является староста поклониться с миром.
Действительно, он сказал правду: комната была не только не очень хороша, но прескверная. Выбора не было; я отворил окно и сошел на минуту в залу. Там все еще пили, кричали, играли в карты и домино какие-то
французы. Немец колоссального роста, которого я видал, подошел ко мне и спросил, имею ли я время с ним
поговорить наедине, что ему нужно мне сообщить что-то особенно важное.
… — Вера Артамоновна, ну расскажите мне еще разок, как
французы приходили в Москву, —
говаривал я, потягиваясь на своей кроватке, обшитой холстиной, чтоб я не вывалился, и завертываясь в стеганое одеяло.
Человек, прикрепленный к семье, делается снова крепок земле. Его движения очерчены, он пустил корни в свое поле, он только на нем то, что он есть; «
француз, живущий в России, —
говорит Прудон, — русский, а не
француз». Нет больше ни колоний, ни заграничных факторий, живи каждый у себя…
У самой реки мы встретили знакомого нам француза-гувернера в одной рубашке; он был перепуган и кричал: «Тонет! тонет!» Но прежде, нежели наш приятель успел снять рубашку или надеть панталоны, уральский казак сбежал с Воробьевых гор, бросился в воду, исчез и через минуту явился с тщедушным человеком, у которого голова и руки болтались, как платье, вывешенное на ветер; он положил его на берег,
говоря: «Еще отходится, стоит покачать».
Немец сел против меня и трагически начал мне рассказывать, как его патрон-француз надул, как он три года эксплуатировал его, заставляя втрое больше работать, лаская надеждой, что он его примет в товарищи, и вдруг, не
говоря худого слова, уехал в Париж и там нашел товарища. В силу этого немец сказал ему, что он оставляет место, а патрон не возвращается…
— В мое время в комиссариате взятки брали — вот так брали! —
говорит дедушка. —
Француз на носу, войско без сапог, а им и горя мало. Принимают всякую гниль.
— Хорошие-то
французы, впрочем, не одобряют. Я от Егорова к Сихлерше [Известный в то время магазин мод.] забежал, так она так-таки прямо и
говорит: «Поверите ли, мне даже француженкой называться стыдно! Я бы,
говорит, и веру свою давно переменила, да жду, что дальше будет».
— По поводу,
говорит, недавних событий…
француз, стало быть… Да вот извольте сами прочесть.
Иногда хотелось
поговорить по душе о самом главном, и вдруг мной овладевал пафос дистанции, побеждала моя скрытность и я делался условен, как
француз.
Французы любят
говорить комплименты, и очень трудно различить их настоящие чувства.
Когда у
французов бывает человек, которого они называют cher ami [Дорогой друг (фр.).], и он уходит, то ему
говорят «à bientôt, cher ami» [До скорой встречи, дорогой друг (фр.).], надеясь, что он придет не раньше чем через год.
Под конец моего пребывания в пансионе добродушный
француз как-то исчез с нашего горизонта.
Говорили, что он уезжал куда-то держать экзамен. Я был в третьем классе гимназии, когда однажды, в начале учебного года, в узком коридоре я наткнулся вдруг на фигуру, изумительно похожую на Гюгенета, только уже в синем учительском мундире. Я шел с другим мальчиком, поступившим в гимназию тоже от Рыхлинского, и оба мы радостно кинулись к старому знакомому.
— Ну, ладно… Смеется последний, как
говорят французы. Понимаешь, ведь это настоящий пост: смотритель Запольской железной дороги. Чуть-чуть поменьше министра… Ты вот поедешь по железной дороге, а я тебя за шиворот: стой! куда?
Аня. Приезжаем в Париж, там холодно, снег. По-французски
говорю я ужасно. Мама живет на пятом этаже, прихожу к ней, у нее какие-то
французы, дамы, старый патер с книжкой, и накурено, неуютно. Мне вдруг стало жаль мамы, так жаль, я обняла ее голову, сжала руками и не могу выпустить. Мама потом все ласкалась, плакала…
А один барин-старичок закрыл лицо руками и заплакал; вконец, —
говорит, — погубил
француза злодей Бонапарт!
Этот m-r Jules был очень противен Варваре Павловне, но она его принимала, потому что он пописывал в разных газетах и беспрестанно упоминал о ней, называя ее то m-me de L…tzki, то m-me de ***, cette grande dame russe si distinguée, qui demeure rue de P…, [Г-жа ***, это знатная русская дама, столь изысканная, которая живет по улице П… (фр.)] рассказывал всему свету, то есть нескольким сотням подписчиков, которым не было никакого дела до m-me L…tzki, как эта дама, настоящая по уму француженка (une vraie française par l’ésprit) — выше этого у
французов похвал нет, — мила и любезна, какая она необыкновенная музыкантша и как она удивительно вальсирует (Варвара Павловна действительно так вальсировала, что увлекала все сердца за краями своей легкой, улетающей одежды)… словом, пускал о ней молву по миру — а ведь это, что ни
говорите, приятно.
Сперва к ней ездили одни русские, потом стали появляться
французы, весьма любезные, учтивые, холостые, с прекрасными манерами, с благозвучными фамилиями; все они
говорили скоро и много, развязно кланялись, приятно щурили глаза; белые зубы сверкали у всех под розовыми губами, — и как они умели улыбаться!
— А этого
француза я укорочу… — заметил Лука Назарыч, не
говоря собственно ни с кем. — Я ему покажу, как со мной разговаривать.
— Ну, ты,
француз, везде бывал и всякие порядки видывал, —
говорил он с обычною своею грубостью, — на устюжаниновские денежки выучился… Ну, теперь и помогай. Ежели с крепостными нужно было строго, так с вольными-то вдвое строже. Главное, не надо им поддаваться… Лучше заводы остановить.
— Ах ты,
француз,
француз!.. —
говорил исправник, хлопая Петра Елисеича по плечу. — Ну-ка, расскажи, как ты с французским королем в Париже обедал?
В другом месте, в глубокой впадине стога, укрывшись теплыми бараньими пальто, лежали другие два человека и
говорили между собою по-французски. По их выговору можно было разобрать, что один из них чистый
француз, другой итальянец из Неаполя или из других мест южной Италии.